…И никакой ясновидец не смог бы предсказать в тот суматошный день, когда родился мальчик в высокогорном Мургабе, что именно он, Рахманкул, став взрослым и будучи вожаком киргизских беженцев, будет вести за собой многотысячную орду людей по необитаемым ранее горным плато. Будет вести в течение не сорока, как библейский Моисей, а около шестидесяти лет. Он будет вести людей, на ходу теряя их, одолевая вечные снега и льды, самые страшные перевалы и крутые горные спуски и подъемы, похожие, скорее, на круги ада, описанные Данте. Напуганные советской властью и бежавшие от репрессий киргизские беженцы будут с Малого и Большого Памира следовать за ним в северо-западный Китай, потом в Афганистан, потом, спустя полвека, в Пакистан, а потом в Турцию. И все время жить они будут фактически за облаками, на уровне 4500 и более метров, выживая с огромным трудом, умирая от холода и болезней, на стыке Памира, Гиндукуша и Гималаев, в неприступных горах, и так долгие десятилетия.
Бири кетти Алтайга, Бири кетти Кангайга, Бири кетти Эренге, Дагы бири түшүп кетти тереңге… Из эпоса "Манас"1
Никто не знает точную дату его рождения. Известно только, что это было скорее в году 1913-м, в седьмом месяце лунного календаря, под вечер, в горах Памиро-Алая, называемых по-киргизски Сарыкол. По дошедшим до нас сведениям, в тот день была большая сутолока; жена Джапаркул минбаши2 по имени Апида уже третьи сутки мучилась в родовых схватках, стонала, кричала, то ли жалуясь, то ли проклиная, за что ей такое мучение. Пожилая женщина, то бишь повивальная бабка, которая ни на минуту не отходила он нее и пыталась всеми известными ей способами помочь, начала было думать, что любимая жена минбаши вот-вот умрет, так и не разродившись.
И, вспомнив про старую примету кочевников, выглянула из юрты бая и сказала поодаль стоявшим джигитам: "Постреляйте-ка в небо, вдруг это поможет…". Так и сделали. Кто-то из старого охотничьего ружья сделал выстрел в небо, затянутое низким серым туманом после дождя со снегом, и ружейное эхо долго ухало, отражаясь на той и на этой стороне высоких скалистых гор и заставив вздрогнуть весь окрест со всеми живыми существами. И вдруг из юрты выбежала молодая женщина в белом бязевом платье и, почему-то всплеснув руками, с криком известила: "Суюнчу! Тетя родила! Мальчика родила! Суюнчу!"
Тут же небольшой юрточный привал в Мургабе, что на Малом Памире, засуетился, все вышли из своих войлочных жилищ, о чем-то оживленно говорили, у всех в глазах была радость, а кто-то из родственников даже плакал. А был повод: у минбаши, главы большого киргизского рода Тейит, расселенного в горах Малого и Большого Памира, родился сын, о котором он так мечтал, молил бога, и он, наконец, с криком появился на свет…
Все смешалось в той предвечерней суматохе: и голос пастуха, охранявшего импровизированный загон с отарой байских овец, и лай собак, и хрюканье яков, и шум небольшой реки поодаль. Только изредка раздавался, поблескивая огненной змейкой, дальний гром, который был привычен в эту пору. И ничто вроде не предвещало чего-то необычного или неожиданного… И той ночью долго не смолкали смех и оживленные разговоры, из тюндуков поднимался густой кизячный дым с красными искорками горящей древесины, и только под утро все погрузилось в сонную тишину… Да где-то там, издали грохотал гром, то тихо, то громче, хотя никакого дождя не было. Но гром тот был еще далек, даже очень далек…
И в тот вечер, когда с криком выбежала из юрты женщина и на радостях крикнула "Суюнчу!", Джапаркул минбаши был безмерно счастлив, что первым у него родился именно мальчик. А мальчик, думал он, это наследник, на старости лет опора и поддержка, а умрешь - достойно похоронит, тризну устроит…
Однако утро выдалось необычно хмурым. Откуда-то вновь надвинулись тучи, вокруг стало даже темнее, где-то наверху опять засверкала молния и прямо над юрточным привалом, чуть ли не над головами, с огромной силой треснул гром…
А стучала в дверь Судьба…
Новорожденного нарекли Рахманкулом, к арабскому Рахман добавив слово "кул", что означает "раб" (божий). Однако вряд ли кто мог тогда вообразить, что у мальчика на лбу будет написано нечто необычное. Что ему суждено будет прожить трудную, долгую и драматическую жизнью. Что его необычный земной путь трудно будет охарактеризовать одним словом, ведь настолько сложной и неоднозначной будет его одиссея. Его имя будет окружено легендой и разными домыслами еще при жизни, в то же время он станет живым символом неимоверных страданий и мучений тысячи его соплеменников, кто разделил его участь и политические взгляды. Но одно определение могло бы отчасти отразить то, к чему он, став взрослым, все время стремился, - это огромное желание Свободы и презрение ко всякой власти, способной отнять у него эту Свободу. Отсюда его устойчивая ненависть к власти царскорусской. А потом к власти советской. Отсюда и его почти шестидесятилетнее бегство. Бегство от этой власти и ее диктатуры. Или, говоря обобщенно, бегство от Судьбы и сознательный уход от Истории.
И в самом деле, все, что Рахманкул помнил и узнал еще в раннем детстве, было бесконечное бегство от кого-то и постоянное кочевье. Не простое, не обычное кочевье, что было частью повседневной жизни пасторальных киргизов, а замешанное на глубокой тревоге. На страхе. На том, что вот-вот "придут", все "отберут", "заставят", вынудят жить по-другому. И самые ключевые и часто повторяемые слова, которые на всех наводили страх и которые он услышал в детстве и узнал после, были "белый царь", "орус", "Советы", "большевики", "Ленин", "кафиры" и т.д. Ему было всего семь лет от роду, когда случилось антицарское восстание киргизов 1916 года, которое закончилось массовым бегством в Китай и огромной гуманитарной катастрофой на севере Киргизстана. Но это было только первым бегством, которое закончилось возвращением через год…
Второе, но неимоверно длительное, началось на несколько лет позже, после большевистской революции 1917 года, после установления советской власти. И никто тогда не догадывался, что это уже Судьба, что она упорно стучится в дверь... Пройдет несколько лет после русской революции и до Памира дойдет советская власть, которая собиралась до основания преобразить жизнь горцев, привыкших жить своими, веками устанавливавшимися порядками и адатами. И она тут действительно все перевернет.
…И никакой ясновидец не смог бы предсказать в тот суматошный день, когда родился мальчик в высокогорном Мургабе, что именно он, Рахманкул, став взрослым и будучи вожаком киргизских беженцев, будет вести за собой многотысячную орду людей по необитаемым ранее горным плато. Будет вести в течение не сорока, как библейский Моисей, а около шестидесяти лет. Он будет вести людей, на ходу теряя их, одолевая вечные снега и льды, самые страшные перевалы и крутые горные спуски и подъемы, похожие, скорее, на круги ада, описанные Данте. Напуганные советской властью и бежавшие от репрессий киргизские беженцы будут с Малого и Большого Памира следовать за ним в северо-западный Китай, потом в Афганистан, потом, спустя полвека, в Пакистан, а потом в Турцию. И все время жить они будут фактически за облаками, на уровне 4500 и более метров, выживая с огромным трудом, умирая от холода и болезней, на стыке Памира, Гиндукуша и Гималаев, в неприступных горах, и так долгие десятилетия.
И, конечно, никакой оракул не смог бы предсказать той ночью, что этот мальчик, родившийся после громкого залпа из ружья, вырастет, потом станет ханом, будет долго жить и упорно будет ждать своего дня и часа, но до этого вожделенного дня Рахманкул-хан не доживет всего один год…
Но не будем слишком забегать вперед, а вернемся к тому, с чего начали.
Первые столкновения
Примерно в середине 20-х годов, когда советская власть реально добиралась до Большого и Малого Памира и когда представители нового режима объявили о порядках коммунистического строя и дело шло об экспроприации имущества богатых в пользу государственной собственности, Рахманкул был еще юношей. Но юношей смышленым, крепким, и, что единодушно отмечают все очевидцы, очень близким к своему отцу. Еще тогда он отличался своим очень высоким ростом (примерно 190 см), с недюжинной физической силой и выносливостью. Но быть баловнем богатой и знатной семьи, о которой практически все знали и к которой относились с неизменным уважением, ему практически не пришлось, потому что детство, подростковый период и юность совпали с временами трудными и крайне тревожными.
Джапаркул минбаши, отец Рахманкула, если судить по дошедшим до нас сведениям, был очень жестким, даже суровым человеком, с которым принято было разговаривать не иначе как на коленях. У него было много других привычек, обнаруживающих его жесткий нрав и твердость, даже некоторую тягу к тирании. Только теперь выясняется, почему он так общался со своими подданными. Судя по всему, минбаши хорошо понимал, что для своенравных, но вместе с тем простодушных и немного наивных горцев необходима именно напоказ проявленная сильная воля, четко проводимое единоначалие во всех делах и решениях. Вместе с тем, он снискал безусловный авторитет среди горцев тем, что хотя и был жестким, но был достаточно справедливым и по-своему мудрым человеком. И поэтому его слово для сородичей было сродни закону. Он судил, он же миловал, но старался соблюсти заветы справедливости и милосердия. Поэтому все ходили к минбаши, жаловались ему, расспрашивали обо всем, советовались. И все хотели узнать его мнение о событиях.
Тут важно понимать и родоплеменную структуру, и традиционный уклад общественной жизни киргизов, особенно то, что памиро-алайские киргизы, хотя и не были приверженцами глубокого, фундаментального ислама, но готовы были защищать свою веру ревностно, твердо, даже крайними мерами, если понадобится. Что потом и случилось. Кроме того, памирские киргизы, испокон веков жившие в условиях экстремального высокогорья, и, как правило, далекие от истинных благ и реалий цивилизации, имели свои собственные понятия о жизненном благе, о личной свободе и вероисповедании. Они действительно не знали, что такое жить лучше, чем они, и что такое оседлая, законопослушная жизнь. Не говоря уже о том, что они имели совершенно искаженное понятие о коммунизме и социализме, о русских, о коллективном хозяйстве, о государственной собственности и т.д.
Но с первых же дней советской власти началось резкое разделение людей на "богатых" и "бедных", и новая власть хотела любой ценой всех подвести под один социальный знаменатель. Большевики открыто противопоставляли и всеми способами настраивали бедную прослойку населения против тех, кто жил богаче. Классовый подход ко всему и планы "ликвидировать" как класс всех богатых, зажиточных, даже так называемых середняков, касался именно большой династии Джапаркула минбаши. Как гром среди ясного неба прозвучало и то, что отберут все "лишнее" имущество. А имуществом была, в основном, вся домашняя живность: яки, овцы, козы и лошади (коров практически не было, они не выдерживали зимний холод в горах и умирали сразу). Эту живность горцы могли выращивать в таких количествах, сколько позволяли их летние пастбища и зимовка. Поэтому когда новая власть пришла на Памир и предъявила свои претензии к семье Джапаркула и ему подобным, весь разветвленный род тейитов, да и всех киргизов горного Бадахшана и Мургаба охватила паника и растерянность. И начались первые и весьма серьезные конфликты памиро-алайских горцев с советской властью.
Конфликты и столкновения с представителями советской власти со временем участились. Дело доходило до убийств, до взаимных вооруженных нападений. Противники советской власти начали постепенно сорганизовываться, собирать людей, искать вооружение и боеприпасы. Все это позднее вылилось в целое повстанческое движение, которое получило название "басмаческое". Вот тогда широко и распространилось пугающее всех слово "кафир" (безбожник), почти синонимичное слову "орус", "большевик", а представители новой власти, если даже они были чистокровными киргизами, были для горцев теми же самыми "кафирами".
Уже к середине 20-х годов стало окончательно ясно, что политические планы и социально-культурные идеалы новой советской власти для многих киргизов, для жителей высокогорного Памира, совершенно неприемлемы. Вместе с тем, напор и политический натиск новой власти были настолько велики, что ни договариваться, ни найти определенное взаимопонимание или компромисс было делом невозможным.
... Эч бир динге өтпө дейт Договор кылам көпкө дейт, Договорун сурасаң Терскен менен чөпкө дейт…
(Не переходи ни в какую религию, говорят, Договор надолго подпишем, говорят, А когда интересуешься их договором, Терскен и трава общими будут, говорят…)
Вот такие песни появились, когда памирцы в первый раз столкнулись с представителями новой коммунистической власти.
Одним словом, советская власть была абсолютно бескомпромиссна по отношению к установившимся социальным порядкам и патриархально-феодальным взаимоотношениям. Особенно к таким персонам, как Джапаркул минбаши, ко всем баям и манапам, главарям родов и племен, к тем, кто обладал землями, богатством, политическим и религиозным влиянием на людей. Также бескомпромиссны были и повстанцы по отношению к советской власти.
И тогда памирские киргизы во главе с минбаши, наконец, пришли к твердому пониманию, что нужно делать свой, пусть трудный, но выбор. И они выбрали Свободу...
Они решили не подчиняться большевикам и попробовать жить так, как привыкли. Поняв, что натиску советской власти противостоять трудно и невозможно, кочевники начинают искать пути выхода из этой ситуации. И этот выход, по их мнению, мог быть только один - переселение в Китай, то есть бегство… И вскоре началась их трудная, невероятно мучительная, длиною в пятьдесят и более лет кочевая одиссея. Одиссея, которая началась с Мургаба, проходила через территории четырех государств: Китая, Афганистана, Пакистана и закончилась на территории Турции в начале 80-х годов ХХ столетия.
Изгои поднебесных гор
Тех, кто помнит начало этого бегства, ныне осталось совсем мало. Это не удивительно, потому что памирцы никогда не были долгожителями из-за экстремального высокогорья, где 50-55 лет были пределом средней продолжительности жизни. Разумеется, не существует никаких документов, заявлений или протоколов, касающихся этого периода жизни непокорных киргизов. Картину сборов и большой перекочевки сторонников бегства в Китай, а потом в Афганистан можно воспроизвести лишь в общих чертах.
Общее мнение тех, кто помнит эту историю, состоит в том, что бегство получилось более или менее организованным. Оно обсуждалось и готовилось достаточно долго. Это видно хотя бы в том, что забрали с собой всех, кто захотел к ним примкнуть и все, что можно было с собой увезти. Увезли, главным образом, юрты и всю домашнюю живность. Все было на добровольной основе и не было никакого насилия или намеренного обмана людей. Не было и погони или вооруженного вытеснения. Почти все надеялись, что все это временно, что рано или поздно появится шанс вернуться назад. И вряд ли кто мог предположить, что это бегство затянется на многие десятилетия и дорога домой протянется через четыре государства, через Памир, Гиндукуш и Гималаи и предстоит пережить медленную и нечеловечески трудную этническую трагедию…
Беженцы длинным и разношерстным караваном переходили снежные перевалы и через несколько дней оказались на северо-западе Китая. Решено было сделать временный привал, отдохнуть, а потом крепко подумать над тем, где и как перезимовать, тем более в горах рано наступали холода. Но пока никто не знал и не мог знать о том, как китайские власти отнесутся к незваным гостям из соседней страны. Об этом надо было думать, прежде всего, лидерам. А лидеров было немного, если не считать аксакалов более мелких родовых кланов. В тот сложный период, когда беженцы совершили свой первый переход через границу, почти стихийно стал лидером переселенцев некий Токтосун байбача, несколько позднее его сменил представитель племени найман Сартпай, которого беглые киргизы признавали за своего единоличного хана. Как свидетельствуют очевидцы, их признавали и избирали ханами потому, что учитывались возраст (чем выше, тем лучше), мудрость и справедливость, вместе с тем, умение вести за собой людей и давать нужные и своевременные указания и советы.
При переходе через ледяные перевалы, особенно при спусках и подъемах по склону крутых каньонов Памира и Гиндукуша было много случаев, когда проваливались люди и навьюченные яки и лошади вниз в ущелья, в бурные горные реки. Не обходилось и без скандалов, обид, проклятий, взаимных обвинений и разборок. Было все, и все это нужно было каким-то образом налаживать, вынести, выдюжить. Главное, необходимо было не допустить внутреннего морального развала и психологического коллапса. Наоборот, надо было всех объединить и подбадривать перед лицом общей беды и общих трудностей. Именно это стало главнейшей проблемой памирских переселенцев и эту задачу обязан был решить и за это перед всеми отвечать тот человек, которого люди объявили своим ханом. Токтосун хан, а затем и Сартпай хан пытались справиться с этими труднейшими задачами. Но уже тогда душой беженцев, а также их направляющим стал еще молодой Рахманкул.
Именно он больше остальных надеялся (быть может, потому, что был совсем молод и не полностью представлял, какая суровая эпоха наступает), что назад дорога еще не закрыта, что будет возможность вернуться в родные места в скором времени. И поэтому он был среди тех, кто советовал и уговаривал не слишком углубляться в горы Гиндукуша и афганского Памира, а держать связь с Мургабом и Алаем. Что он неоднократно делал.
Но когда следующей весной Рахманкул наведался в Мургаб и разговаривал с людьми, чтобы собрать информацию, узнать положение дел, его сразу поймали и выдали НКВД. И он со своими двумя товарищами оказался уже в советской тюрьме. Как вспоминают его сыновья, тогда ему было ровно 19 лет.
Как ни странно, именно в тюрьме он узнал очень многое, у него открылись глаза на многие вещи в жизни. Именно тюрьма его окончательно убедила в том, власть Советов для него и для его сородичей совершенно неприемлема и чужда, и впоследствии он сделал все для того, чтобы не возвращать своих переселившихся соотечественников назад. Именно в тюрьме, где он находился почти полтора года и не раскрыл себя и своих двух товарищей, он успел научиться читать и писать на кириллице, что ему потом пригодилось. Самое интересное, что он, выдав себя за афганского гражданина, по ошибке попавшего на чужую территорию, требовал не советского, а, как он потом рассказывал, международного суда. Но это было его тактикой, некой уловкой, дабы скрыть свое истинное происхождение. Того же требовали и его товарищи. И каждый день он, такой неугомонный и упорный, своих друзей заставлял делать физические упражнения на случай побега из тюрьмы. Один из них, совершенно потеряв надежду и считая, что все равно их расстреляют, и в самом деле перестал ходить, причинив немало хлопот Рахманкулу и его товарищу.
"Один раз за нами пришли сотрудники НКВД, но повели не в ту комнату, где обычно нас били и допрашивали, - рассказывал Рахманкул потом своему младшему сыну Мусе. - Я заподозрил, что нас действительно ведут на расстрел. Начал про себя молиться и готовить себя к предстоящей смерти. То же самое делают, вижу, и мои товарищи. Но вдруг нам завязали глаза, посадили на какую-то лошадь и долго куда-то нас вели. Поскольку нас никогда не выводили на свет, а держали в темном помещении, мы не смогли сориентироваться, где находимся и куда едем. Спустя достаточно долгое время нас спустили с лошадей, выругались громко, называя нас "афганскими собаками", и выбросили, как живые трупы, прямо в горах. Мы долго приходили в себя, развязали руки, ноги, открыли глаза, но не поняли, где находимся. Словом, долго ходили, скрывались от всего и, наконец, поняли, что нас оставили на территории Китая. Долго бродили, ели все, что попалось в руки, и только через месяц добрались туда, где находились наши беглые киргизы. И первое мое слово перед тем, как потерять сознание от истощения и голода, было: "Назад пути нет. Пойдем в Афганистан".
С того времени Рахманкул фактически стал и лидером, и навигатором, и главным организатором трудной жизни и быта переместившихся киргизов. Это он сумел связаться с китайскими властями и попросить убежище для своих соотечественников. Но видя, что настрой китайских властей не слишком дружелюбный, скорее, враждебный, он обещал им в скором времени покинуть страну и переселиться в афганский Памир. Что и сделал.
Так киргизы из Китая переселились в Афганистан, в места, куда редко кто из самих афганцев когда-либо поднимался. Это был афганский Памир, или, если быть совсем точным, узел Памирского хребта с Гиндукушем, который раскинулся одним крылом на юг, во внутренний Афганистан, и другим на юго-восток, в Гильгитский регион Пакистана. Но это уже были Гималаи.
Если переход в Китай стал первым трудным испытанием и первым кругом ада, то переселение в афганские безлюдные горные плато стало вторым кругом и новым испытанием для уже бывших граждан советского Киргизстана. Людские потери стали повседневностью, смерть сторожила, говоря фигурально, у порога каждой войлочной юрты, не выпуская из рук свою длинную косу. Конечно, и на Малом, и на Большом Памире жизнь отнюдь не была сахаром, но обживать суровые афганские горы, привыкнуть к новым, более трудным, чем в Алае и Мургабе, экстремальным условиям было задачей на пределе человеческих возможностей…
Поскольку чтобы спуститься с гор и попасть в первый афганский густонаселенный пункт через Ваханское ущелье, которое называли город Файзабад, требовалось немалого здоровья и выносливости, то эту задачу взяли на себя молодые джигиты вроде Рахманкула. Но самой сложной задачей было войти в контакт с афганскими властями и добиться от них хотя бы относительной благосклонности и понимания ситуации. Это выпало на долю того же молодого, но рано созревшего Рахманкула и сотоварищей. Он очень много сил потратил, проявил огромное упорство, чтобы добраться до Кабула, получить аудиенцию у короля, получить его согласие на проживание киргизов в качестве беженцев, которые позднее стали уже подданными Его Высочества. Надо особо отметить и то, что именно в эти годы он проявил свои уникальные способности дипломата, дружелюбного, честного, надежного, обаятельного человека, с которым приятно было беседовать, даже дружить.
Он совершенно заслуженно стал ханом теперь уже всех афганских киргизов, включая тех, кто и до прихода алайских беженцев жил в Афганских горах. Вместе с тем, Рахманкул стал последним киргизским ханом, получившим этот виртуальный титул не по морганатическим соображениям, не по крови или наследству, а согласно желанию людей, которые признавали за ним это высокое право и исключительное общественное положение.
Он стал лидером киргизов благодаря тому колоссальному личному труду и стараниям, которые признавались всеми его соотечественниками, вынужденными жить в чужой стране, в чужом культурном и социально-политическом пространстве. Его окончательно избрали ханом в 1946 году и с этим титулом он прожил всю свою жизнь.
Мохаммед Закир-шах и Рахманкул хан: из истории личных взаимоотношений
Установление первых контактов и последующее сближение Рахманкул хана с правителями Афганистана - отдельная и очень интересная тема. Можно только предположить, сколько энергии, умственных и душевных сил он потратил на то, чтобы выучить язык фарси, немного даже английский, приблизиться ко двору афганских эмиров, падишахов и королей (так они называли себя в разные годы). Главное, завязать очень тесные личные отношения с лидерами страны, которые часто сменяли друг друга либо путем переворота, либо путем дворцовых убийств.
Необходимо было и сориентироваться в сложнейшей полиэтнической и феодально-клановой афганской политике, которая напоминала сплошное минное поле, и вести себя соответствующим образом. Он сумел это сделать, причем наилучшим образом. Было время, когда он, заслужив доверие и став другом, как о нем говорил сам король Мохаммед Захир-шах, на официальном приеме по случаю завершения рамадана сидел справа от Его Высочества, а его супруга Оба4, одетая в традиционную киргизскую женскую одежду, сидела рядом с королевой… Это было уже в 1965 году и этот эпизод описан был во всех афганских газетах и светских хрониках.
Но прибытие киргизских беженцев в Афганистан совпало с временами, когда только завершилась Третья англо-афганская война 1919 года, завершившаяся так называемым Равалпиндским договором того же года, когда афганцы завоевали значительную свободу и самостоятельность во внешних и внутренних делах. Немаловажным обстоятельством было и то, что Афганистан стал практически первой страной, почти безоговорочно признавшей легитимность советской власти и сразу установившей хорошие дипломатические отношения с СССР. Именно в то время, когда Рахманкул искал и находил контакты с правителями Афганистана, Аманулла Амир (позднее принял титул Падишаха, отвергнув звание Амир или Эмир) был свергнут и убит таджикским народным героем по имени Баче Саку, которого через год свергнул и убил другой претендент на пост верховного правителя Афганистана - Мохаммед Надир–шах (период его правления 1929-1933 гг.), дальний родственник Амануллы. Но дела Рахманкула резко наладились после прихода к власти 19-летнего Мохаммеда Закир-шаха, коронованного принца, правившего Афганистаном в течение двадцати лет (правил страной в 1933-1973 гг.), также сменившего Надир-шаха в результате дворцового переворота.
Получилось так, что Закир-шах был почти сверстником Рахманкула и им легко было найти общий язык. К тому же именно северные районы Афганистана, особенно Памирская часть оставались необжитыми и пустующими, и эту пустоту и безлюдность надо было как-то заполнить. Эту задачу обещали решить переселившиеся киргизы. Рахманкул, получив согласие на проживание, давал гарантии того, что будет держать северные границы страны "на твердом замке", будет стражем пограничной безопасности этой части афганской территории. И он свое слово держал более пятидесяти лет. К памирским киргизам у афганских центральных властей никогда не было серьезных претензий. И только благодаря таким доверительным отношениям с королем Афганистана Рахманкулу удалось договориться и о том, чтобы освободить молодых киргизов от обязанности служить в рядах афганской армии. Не привлекать и не использовать киргизов в каких-либо военных конфликтах, межэтнических или межклановых разборках и операциях.
Результатом таких доверительных и дружеских отношений, а также честного и верноподданнического служения стало и то, что Закир-шах присудил Рахманкул хану очень высокий титул "Паси-бани Памири", что означает Верховный защитник Памира. В кулуарах ходили даже разговоры, что этот киргизский хан стал чуть ли не вторым по степени влияния человеком во всем Афганистане.
В разные времена почти все правители Афганистана Рахманкулу присуждали разные знаки отличия, но главное, чего он добился в результате своих дипломатических и чисто человеческих усилий, - это были покой и мирное сосуществование памирских киргизов в составе многонационального и почти всегда подверженного внутренним распрям и конфликтам Афганистана. Лидеру киргизской общины Афганистана сам король неоднократно предлагал стать депутатом Лойи Джирги, но Рахманкул всячески отказывался, считая политику делом грязным и неблагодарным и желая сохранить четко выраженный нейтралитет во внутренних делах страны.
Тем не менее, нельзя сказать, что жизнь у афганских киргизов была такой уж спокойной и благополучной. Их жизнь протекала в труднейших природно-климатических условиях. Жить на высоте 4500-5000 метров над уровнем моря означало терпеть все невзгоды экстремального высокогорья и вынести все неимоверные трудности такой жизни. Болезни, быстрое старение, наркотизм, депрессивное поведение людей, высокая детская смертность, нехватка женского населения, безграмотность стали постоянными спутниками жизни афганских киргизов. На этой высоты не было ни деревьев, ни кустарников, ни густой травяной растительности. Только в поймах реки росли редкие кусты облепихи.
Как на Малом и большом Памире, так и в афганских горах не увенчалась успехом попытка обзавестись коровами. Они умирали зимой, не выдержав почти 50-градусного мороза. Не прижились и лошади по той же причине экстремальных условий, за исключением тех животных, которых держали в тепле зимой, берегли, как зеницу ока. Мясо варили почти 3,5-4 часа, ибо воздух был разреженный, но все равно вареное мясо получалось твердым и жестким. Основной пищей оставалось молоко яка и молочные продукты, которые имелись в достаточно разнообразном виде.
И если поразмыслить о том, что выручало и спасало жизнь киргизов в условиях экстремального высокогорья и как они передвигались с одного места на другое (ибо ходить на ногах было трудно всем - не хватало воздуха), то можно было бы смело сказать, что это были яки. Нет, не лошади, а именно яки. Лошади редко выживали в таких условиях, а яки себя чувствовали прекрасно, даже долгой холодной зимой. Яков киргизы приручали, пили их молоко, густое и питательное, на них возили весь домашний скарб, передвигались. Киргизы также разводили и пасли овец и коз.
Пройдут годы, трудные, страшные годы пребывания на афганской земле, и Рахманкул хана и его сородичей найдут, о них напишут, как о последней этнографической сенсации, западные исследователи и путешественники, которые отважатся подняться на такую высоту. О них напишут такие выдающиеся исследователи-этнографы, как Реми Дор, ученый из Франции, Назиф Шахрани, ученый из Америки, узбек по национальности и др. В их исследованиях можно найти интересные материалы об истории, культуре и быте афганских киргизов.
Упоминаются, к примеру, выдающаяся сказительница и певица Орун какбаш, талантливый музыкант Пазыл комузчу, острослов Жапанпаң и др. О них сделает увлекательнейшие фотоматериалы американский иллюстрированный журнал "Нейшнл Джеографик", французский "Монд", разные популярные журналы и газеты. И будут исследовать фольклор, культуру, жизнь киргизских беженцев в Афганистане во главе с их легендарным ханом, который фактически был для них и отцом, и благодетелем. Будут изучать тяжелую, непредсказуемую судьбу тысяч людей, бежавших от власти большевиков в середине 20-х годов ХХ века.
И тут есть смысл всерьез поразмыслить о том, что значило для алайских непокоренных киргизов бегство от советской власти и родины. Это означало, как уже сказано выше, огромные лишения в жизни и нечеловеческие трудности. Оторвавшись от привычной социокультурной среды, лишившись родины, эти беглые киргизы превращали свою жизнь в вялотекущую гуманитарную и этническую трагедию. Кстати, еще до вхождения Киргизии в состав царской России памирские кочевники уходили в труднодоступные горы, главным образом, для сохранения своей относительной свободы от всего: от чьей-либо власти, от налогов, от рекрутирования в армию, слияния и "кровосмешения" с другими народами, тем более с иноверными и т.д.
Но это не было лишением родины и отрывом от всяких корней. А переселение в афганские горы в качестве беженцев означало полную изоляцию от родины, от народа, от всех процессов, происходивших в стране. Было много мужчин, которые ни разу не женились, не имели детей, потому что не хватало девушек, женщин. Средняя продолжительность жизни никогда не превышала 50-55 лет в среднем. Отсутствовало всякое медицинское обслуживание, не проводились вакцинации, медицинские осмотры людей и т.д. Только в 60-70-е годы появились первые радиоприемники и люди услышали передачи киргизского радио, а также киргизские передачи радио "Свобода" и "Би-Би-Си". Действительно, их бегство превратилось в осознанный уход от Истории и бегство от Судьбы…
В богатом афганском фольклоре киргизов есть такие строки:
Автомобиль ат жасап, Мингизиптир бу каапыр, Аэроплан куш жасап, Эргитиптир бу каапыр, Бүт ааламды динине Киргизиптир бу каапыр…
(Из автомобиля коня Сделал, говорят, этот кафир, Из аэроплана сокола Сделал, говорят, этот кафир, Весь мир в свою веру Обратил, говорят, этот кафир…)
Советское вторжение в Афганистан и третье бегство
История распорядилась так, что после почти 55-летнего более или менее спокойного обитания в афганских горах вновь тамошних киргизов обуяла тревога и охватил страх. Это произошло после советского вторжения в Афганистан в 1979 году, когда высшее политическое руководство СССР приняло решение войти в эту страну после убийства просоветского афганского лидера Дин Мухаммеда Тараки 14 сентября 1979 года Хафизуллой Амином. Это было то время, когда страна уже называлось ДРА - Демократическая Республика Афганистан, а ее лидер именовался уже не королем, а Президентом. Тараки показал себя просоветски настроенным политиком, и его указы и решения целиком напоминали решения советских руководителей.
Но вскоре афганский Президент был убит проамерикански настроенным Хафизуллой Амином 14 сентября 1979 года в Кабуле. Ночью 24 декабря 1979 года советские бронетанковые части перешли через афганско-советскую границу по горному коридору Вахан. Это событие потрясло не только мир, но в первую очередь афганских киргизов, еще не забывших свое советское прошлое, нравы и порядки советских коммунистов. Так, спустя более полувека все вернулось на круги своя и вновь киргизы были в страшной тревоге.
Именно в это время один американский журналист, встретившийся с лидером киргизских беженцев еще в Афганистане, в период правления просоветского Дин Мухаммеда Тараки, задал Рахманкул хану прямой вопрос.
"Вопрос: Если в Афганистане коммунисты с помощью Советов установят свою власть, то вы будете признать их политику и попытаться найти общий язык? Ответ: Нет. Я не понаслышке знаю, а своими глазами видел, что это за власть, что это за политика, поэтому признание такого правления в Афганистане для меня и для моего народа исключено".
Вновь начали лихорадочно думать, что же делать и как быть в складывающейся ситуации. И в конце концов была найдена только одна альтернатива - вновь переселиться, вновь бежать. Но куда?
Вопрос был не из простых. Как когда-то сказал сам Рахманкул хан, назад, в Кыргызстан, пути так или иначе не было. Не было шанса и оставаться в Афганистане, который неминуемо становился красным, и у власти стояли лидеры, цитировавшие Маркса и Ленина.
Вновь люди смотрели на своего лидера, на Рахманкул хана. После смены правителей и ухода последних афганских монархов он не был вхож в Кабульские коридоры власти. И он упорно пытался найти контакты уже с Пакистанскими властями, если возможно, с самим генералом Мохаммедом Зия-уль-Хаком, который после военного переворота 5 июля 1977 года и казни Президента Зульфикара Али Бхутто 4 апреля 1978 года стал верховным правителем этой страны. Рахманкул искал все каналы, прощупал все связи, используя для этого осевших в этой стране потомков знаменитого басмачи с юга Кыргызстана Джаныбека кази. По всей видимости, последние сумели связать Рахманкула с нужными чиновниками в Исламабаде и, наконец, после долгих мытарств, пакистанские власти дали принципиальное согласие уже афганским киргизам осесть в верховьях Гильгита, что на севере Пакистана.
И начинается новое массовое кочевье. Оно начинается в 1979 году летом. Опять длинные караваны навьюченных яков, вновь гибель людей, провалы на крутых горных спусках и переходах. Новые болезни. Ужасные лишения. И они, наконец, добрались, проходя через Ваханский коридор, до местности Имит, что находится в упомянутом Гильгите.
Главная страница 
